Часть 2

       Утром рано обоз стал собираться, и он мне говорит "Слушай, они едут на Воркуту - километров 12 ты можешь с ними подъехать, сократить себе путь". По реке Кожва-Вом - она впадает в Усть-Усу, они должны уехать на Воркуту, а мне налево, налево, вниз по течению, к Усть-Усе городу. Я, конечно, такой случай не хотел упустить, все-таки ехать - это легче, чем ходить пешком, там более, что мне предстояло еще очень долго ходить. Я тогда наскоро сварил свою сечку, поел, выпил горячий кипяток и вышел и сел. На передней лошади садился один возчик, и на задней лошади. Остальные прицеплялись к саням. Я на одни из саней лег, и мы поехали. И хоть я был очень тепло одет, но, лёжа в санях, вот так в открытой реке стал пронизывать холодом. Но тут как раз и проехали эти 12 км. И они поворачивают вправо, я слезаю, прощаюсь, ухожу один к Усть-Усе по дороге, по реке, в направлении Усть-Усы.

        Так как 12 км мы все-таки проехали на лошади быстро, то я к очередному пункту своему пришел рано. Это был маленький лагпункт, каких там очень много, и на которых и мне приходилось бывать, - землянка, врытая в берег. И я направляюсь в землянку такую. Захожу – на нарах сидят 4 огольца так называемых - молодых жуликов. Они играют в карты. Я поздоровался, мне ответили, и тут же предложили присесть, поиграть. Я им говорю, что подождите, что я вот пройдусь в Усть-Усу - там мне деньги будут вручать, сейчас у меня денег нет. "Да-да - говорят они - Держи карман пошире! Там получишь денег." На том и кончилось. Я лег отдыхать. Лагерников остальных еще не было, они были на работе. Я подложил мешок под голову и тут же, конечно, уснул. Не знаю, сколько я проспал, но, поднявшись, я сразу почувствовал, что у меня мягкий мешок очень. Я тут же раскрыл - вижу, что пара белья, которую мне подарил банщик - нет, утащили. А в это время уже в палату стали заходить лагерники, которые там работали. Я сразу к этим бойцам: "Сволочи - я говорю - отдайте белье, у кого вы взяли! Крохоборы вы! Единственная пара белья, я иду, бог знает куда, а вы!.. ".  "Да нет, мы не брали, да что ты пристаешь к нам..." И те, которые пришли из зоны, рабочие - тоже к этим бойцам: " Отдайте белье человеку!" Но это было только для проформы сказано, белье они получили. И так на первой же стоянке я лишился пары нового белья, которое так необходимо было на смену.

Белье это я получил таким образом: выходя из зоны, я решил помыться в бане. Это был не банный день, в другое время меня не пустили бы туда ни за что. Но так как я иду на свободу, я подошел к банщику. Звали его Илья. Он пользовался у заключенных плохой славой, так как давал только одну шайку горячей воды. А люди овшивели и хотели помыться. Но больше он не мог давать. Он воду таскал вручную из реки. И поэтому, люди уходили недовольные, ругались с ним.

30:00

А здесь, узнав, что я освобождаюсь, он тоже обрадовался - ведь и ему придется когда-нибудь. Он говорит - "Иди, мойся, сколько хочешь. И бери воды, мойся, как следует". Я впервые мылся так, как я 5 лет не мылся. Несколько шаек горячей воды. Так парился и так мылся! Вымылся я очень хорошо! И тут я к нему обращаюсь: "Илья, дай белья без гнид, без вшей. Ты же знаешь, я иду не домой". "Ну, что ты - подожди!" И подает мне новую пару белья и говорит: "Вы же все обо мне думаете, что Илья - зверь, что Илья - подлец!  Я совсем... мне тоже тут нелегко. На тебе новую пару белья!" я его стал благодарить, одевать, а он расчувствовался, подходит, подает еще одну пару белья - "На, это про запас, ты ж не домой идешь. А где ты там будешь еще в бане мыться".

31:10

Я еще больше его благодарю. И, таким образом, я имел пару белья в запасе, которую на первом же пункте, как я уже говорил, у меня спокойно украли.

Следующая ночевка была недальняя. И я, неторопясь, пошел опять к реке. Удивительно, что по всей дороге, сколько я не проходил, я не встречал ни одного попутчика. Навстречу мне встречались: обозы, везли товар, шли люди... А попутчиков нет, как будто нет на свете больше никого. Один я иду по этой широкой реке, среди лесов. Но эта ночевка, как я уже говорил, была недалеко, и к вечеру я подошел к лагерному пункту, который имел станок вне зоны. Это меня больше устраивало. Когда я подошел к этому станку, то вижу - на улице лошади стоят, загруженные грузом сани, я вошел в хату.

         За столиком сидят восемь человек. На столе горит коптилка, бутылка водки, колбаса, соленые огурцы и хлеб, и куча денег. Таких денег я в своей жизни не видел – такая масса на столе денег - червонцы. Играют крупно. Я вошел – здороваюсь. Мне говорят:

- Здорово! Куда направляешься? –

- Иду на свободу в Усть-Усу –

- Аа, ну так садись с нами –

Я шучу: - Я с вами? Что у вас там? Копейки на столе –

- Ого!- говорят они. – Ишь ты, как крупно. Это тебе копейки? –

Я это шутя сказал, потому, что я таких денег в жизни не видел. Насыпано столько. В помещении тепло, печка топится. Я сразу взялся варить свою сечку. Они продолжают игру. Видно, игра идет крупная, потому, что убирается масса денег со стола и опять появляется. Поев, напившись кипятку горячего, я лег на нары. Как пришел – так и лег. Думаю – ну и попал; сразу кто-нибудь проиграется и мои новые валенки это для них приманка будет. Я решил не раздеваться и лечь так, но тут же один из них заметил и обращается ко мне:

- Ты что, так отдыхать будешь? Разденься. Какой же это отдых? Разуйся, разденься. –

 Ишь, думаю, хитрец, какой. Я говорю: - Боюсь, холодно будет. Не замерзнуть бы –

- Какой холод? Топим печку. – Потом он вдруг берет какой-то старый грязный бушлат. Кидает мне и говорит: - Вот, накрой ноги, разденься. Что это за отдых? –

Тут уж мне деваться было некуда. Показать, что я боюсь раздеться – хуже будет. Я нехотя начинаю снимать с себя одежду. Снимаю валенки, кладу под голову. Мешочек, там у меня сечка, она им не нужна. Беру брюки ватные, кладу под себя, накрываюсь бушлатом, фуфайкой, а его бушлат на ноги наворачиваю. И так было там тепло, вообще-то говоря, и даю себе слово: «Лежать, но не спать. Иначе, ты знаешь, в таком положении очутиться. Кто тебе тут даст их? Хоть ты тут, сколько живи, в землянке этой». И, как дал себе слово, так тут же и уснул. Сколько я проспал, не знаю, но вскочил и первая мысль сразу – ох, валенки! Но, успокоился сразу; валенки целы, под головой. Бушлат мой на мне, все цело. Я понял, что это не крохоборы, что это крупные рецидивисты. Что они играют по крупному и денег у них много. Мой бушлат и валенки для них не представляют большого интереса. Я не показа вида, что я проснулся, продолжал лежать и наблюдать за ними. Игра идет всю ночь. Вдруг один вскочил, схватил нож. Другой вскочил тоже и; готовы друг друга резать. Остальные стали их успокаивать. Что-то они не поделили за игрой. Утихомирились и продолжили игру. Я продолжаю наблюдать и вижу: какой это психически неуравновешенный народ. Чуть, что, и за ножи. Наконец стало светать, чуть-чуть стало сереть за этим маленьким окошком и они окончили игру. – Пора хлопцы! Лошадей поить, кормить. Надо ехать.- Стали разбирать каждый свое. Кто-то вышел лошадей поить, запрягать. Тот, кто бросил мне бушлат обращается ко мне – Ну как спал? Хорошо было, тепло?-

- Тепло-

- Отдохнул хорошо? –

- Хорошо -

- Ну вот, видишь! Купи у меня бушлат, а то будешь так спать постоянно. Разве так отдохнешь? –

Я понимаю, что он шутит; «нужен мне его рваный грязный бушлат?!» и говорю: -Денег у меня нет сейчас с собой. Ты же знаешь, деньги-то будут только в Усть-Усе –

- Три рубля, что ли, не найдется? Дай хоть трешку. -

Я говорю: - Ни копейки нет-

-Ну, не хочешь – не надо! – Берет бушлат. При мне начинает разрывать его по швам и вынимать оттуда свернутые в трубочки десятки красненькие. И так из всех швов бушлата он вынул массу десяток. Развернул их, сложил в карман. – Вот видишь! Не хотел! Прогадал! – и кинул бушлат мне под нары. Я оделся. Взялся варить свою сечку. Сварил себе кашицу. Поел. Пошел в каптерку - рядом была. Отоварился; получил положенные мне: крупу и прочее. Оделся и опять пустился по реке, двигаясь в направлении Усть-Усы. 

          Теперь уже мне предстояло дойти до станка среди леса. Расстояние порядочное. Меня предупредили, что лагпуктов здесь нет.  Есть станок на расстоянии 15 км. Надо успеть придти туда засветло. Я пошел. Шагаю, шагаю, шагаю …  К концу дня вижу: с правой стороны на берегу домик. Подошел туда. Это станок как раз. Это место где: этап отоваривается, где останавливаются обозы, проходящие мимо. Захожу. Человек там. Правда, не знакомый. Я говорю: - Переночевать надо. Иду на свободу –

- Аа! На свободу!? А, какая статья? 58 я? Аа.., значит и вашего брата отпускать стали -.  Его статья была какая-то другая. Не знаю, по какой он статье попал. Я с ним разговорился. Оказывается, он уже три года срок проводит вот здесь. Один в тайге. Его задача заготавливать  дровишки, воду для проходящих этапов. У него есть запас овса для лошадей. Живет он сытно. Летом и зимой он ловит рыбу. По лесу у него расставлены силки. Собирает он яйца, и получает свой паек. Кроме того у него есть овес для лошадей. Таким образом, он живет сытно. Но один, днем и ночью, в тайге. Рассказал он мне такой случай: Однажды зимой, когда долго не утихал буран, и насыпало снегу навалом, к нему прибрел медведь. Медведь, видимо, учуял запах съестного и пытался пробраться к нему в домик. Но, как известно, медведь всегда тянет на себя. Он тянул дверь за ручку на себя, но двери в тайге строят открывающимися внутрь. Это делают для того, чтобы можно было выбраться наружу в случае, если двери завалит снегом. Кроме того, и медведь всегда тянет на себя, а толкнуть от себя не догадывается. Таким образом, три часа, говорит, медведь около него топал, пытался залезть к нему, но не мог. Представляешь себе? Какое чувство должно быть у человека, который один в тайге, в домике, а тут медведь. «Уйдет ли медведь? Далеко ли он уйдет? Опять вернется?» Но этот ушел. Еще рассказал он мне случай, когда к нему забрели двое. Он сразу понял, что это беглецы, уголовники. Они набрели в лесу на этот станок. Зашли к нему и прожили у него сутки. Отдохнули, запаслись продуктами – у него забрали, что было. Сказали ему: - Мы здесь не были. Ты нас не видел – и ушли в тайгу. Так, что жизнь там могла быть и неспокойной, но он чувствовал себя там хорошо. Так мы с ним проговорили очень долго, уснули, и на утро я снова покинул это гостеприимное место. Следующая ночевка у меня должна была состояться там, где я впервые стал лагерником, где осенью 1936 г наша баржа с Зэками вмерзла в лед замерзшей реки и мы высадились на этом «диком бреге». Там жил бакенщик и было еще два домика. Мы высадились и первым делом стали выгружать из баржи груз: муку и все, что там было. А потом дали нам задание копать котлован для базы. О том, где мы будем спать, речи еще не было. Только на третий день нашей работы часть из нас отделили строить землянки для нас лагерников. А первую ночь 200 человек спали в каком-то сеновале. Сена там, собственно, и не было.  Нас туда набилось столько, что не только спать, но и повернуться, если бы хотел, невозможно было. Но, зато, было, все-таки, тепло. И вот, на третий день мы стали, все-таки копать землянки в берегу для себя. Тут и началась моя лагерная жизнь. И, вот тут-то я должен был сейчас остановиться на ночевку. Это было волнующе.                     Отправился туда. Шел, шел .. знал, что далеко еще - меня предупредили, что далеко туда. Вышел я затемно.  Шел по реке в темноте, хотел выгадать время и прийти засветло. Стало темнеть, а места назначения не видно.  Наконец в сумерках увидел на берегу три высоких дерева с голыми стволами и только на верхушке у них оставались ветви. Это зыряне так делали, что бы обозначить место деревни или сенокоса. По этим деревьям зыряне ориентировались в тайге и путники определяли, что жилье близко. По этим деревьям я определил, «Ага, я подхожу к жилому месту. И, значит, это тот пункт, куда мне надо». Через некоторое время я поравнялся с землянками. Землянки были в берегу. Подошел к первой. Не близко, не вплотную – я иду по дороге, по реке. Берег от меня метров 100-200. Смотрю, там зияет чернота. Значит, землянка не жилая, двери нет.  К тому же, нет никакой тропинки туда. Если бы там жили люди, так была бы туда тропинка в снегу. Значит, первая землянка не жилая. Через десять метров вторая. И тоже самое;  темно,  двери нет, нет тропинки. Я уже подумал: «А если третья так? Мне придется подниматься наверх и проситься ночевать у бакенщика. А пустит ли он?

Ну, да, пожалуй, пустит. Не может быть, чтобы не пустили, оставили». Когда я подошел к третьей землянке, то есть к той которую я строил, в которой жил, то сразу же увидел на реке прорубь. Значит, берут воду. Увидел тропинку. Пошел по этой тропинке  и подошел к землянке. К той самой, в строительстве которой я участвовал и, где затем жил. Значит, живут, жилое помещение. Открыл дверь – да, моя хата. За столом сидят три человека. Один что-то царапает куском карандаша. Видимо, пишет письмо своим. Второй шьет, а третий у печки возится.

- Здравствуйте ребята – говорю я. – В родную хату пришел –

- Здравствуй, а почему у тебя родная хата это? –

- Да потому, что я начал здесь свою лагерную жизнь. Здесь мы пять лет тому назад высадились. В строительстве этой землянки я участвовал, и вот здесь мое место. –

- Аа…, Ну, так давай, давай, давай, давай –

-Что у вас здесь такое? –

- У нас база здесь – Эти трое были рабочими этой базы. Вокруг в радиусе км. 15 были лесопункты, и как прежде, отсюда доставляли туда продукты питания. Эти были работниками базы. Начальство базы жило уже в домиках на берегу в крестьянских домах. Так поговорив с ними, я лег на свое место. Разделся полностью и проспал.. как положено – отдохнул хорошо.

          Утром рано они встали, и я вместе с ними. Они мне сказали, что дольше лагпунктов близко не будет. Что и станка близко нет. Ближайшая деревня будет зырянская (или коми). Ночевать придется в той деревне, но туда порядочно идти. Поэтому, попрощавшись с ними, я снова вышел затемно и опять пошел по реке по направлению к Усе.

48:56

          К концу дня я опять, наконец-то, увидел три дерева с обрубленными ветвями и понял, что приближаюсь к этой деревне. Эта деревня была высоко. Правый берег, как известно, у рек текущих на север всегда высокий и эта деревня была очень высоко над рекой. Прямо с центра реки к деревне вела дорога. Дорога поднималась постепенно, чтобы избежать крутого подъема, и  вела прямо в центр деревни. По этой дороге я стал подниматься наверх. Поднявшись, сразу увидел большой дом на возвышенности.  Большой дом с крылечком, три окна. Подумал: «А чего я дальше пойду в деревню искать.  Там же у меня родственники такие же. Как в этом доме. Такие же тети и дяди. Первый дом большой, просторный. Надо здесь проситься на ночлег.  Направился к этому дому. Окна темные, света нет. Подымаюсь.  Не успел я сделать каких-нибудь пяти шагов, как мне навстречу собаки. Две собаки,  да с лаем на меня. Я был спокоен; у меня здоровая палка в руках, на мне ватные брюки, валенки одеты, фуфайка, бушлат. Если даже и схватит за ногу, то вряд ли прокусит сразу. С палкой в руках я от них отмахиваюсь и наступаю на них.  Я наступаю, они отступают, но лают во - всю. Чем ближе я подхожу к дому, тем азартнее, тем увереннее становятся и никак не хотят отойти, даже хватаю зубами за конец палки. Да думаю: «хорошо, что они не соображают – один сзади, другой спереди. Тут бы они меня разделали сразу». Но они вдвоем спереди и не дают ступать. Даже не боятся уже палки. Думаю: «в чем же дело? Почему с хаты никто не выходит? Ведь не может же быть, чтобы вечеров в таком доме большом никого не было». Света, правда, нет.  Я еще решительнее. Еще отогнал собак немножко. Но немножко; они уже не отходят, за палку хватают, они уже готовы на все. Я уж подумал: «Не уйти ли отсюда другую хату искать». Но тут я слышу лай собак и там. Отозвавшись на лай этих собак, на деревне залаяли собаки. Думаю: чем я гарантирован, что там меня пустят собаки? Продолжаю стоять. Окна темные, из хаты никто не выходит. И, когда я уже решил, что надо уходить, собаки лают, аж, заходятся, незаметно начинает открываться дверь. Выходит старенькая согнутая старушенция. Как только она на собак шикнула, так сразу они опустили хвосты, подбежали к ней,  дескать – наша задача выполнена. Теперь как хочешь .-  Она открыла дверь, собаки сразу юркнули за дверь, похоже, сами они рады были, что кончилась, наконец, их работа.

52:25 Подхожу к старушке, говорю: - Бабушка, можно в хату войти? –

- Однако ж,  заходи – Я зашел. Передо мной одна комната, большущая, на весь дом. У окна стоит стол грубо отесанный. С двух сторон узкие две скамейки. Справа русская печь, а посреди комнаты одна буржуйка топится.

– Бабушка, ты, что одна, где же люди? –

- Мужики, однако ж, в лесу сейчас – Известно, что мужики охотники обходят свои угодья, проверяют силки, сети. Уходят они в лес на неделю, а то и больше. Собирают свою добычу и на нартах привозят все это домой.

- А женщины? –

- А женщины. Сегодня ж праздник.- Я вспомнил, что сегодня восьмое марта.

- У них там, в сельсовете вечер сегодня. – Все ясно стало. Но пока я с ней говорил,  чувствую, в доме холод как на улице. Да и не мудрено; дом открытый со всех сторон на севере стоит и продувается насквозь. Я решил не снимать с себя ничего. Сел у краешка стола. Она лампу зажгла, оставила маленький огонечек, экономно. И я как сидел у стола, так и уснул в одежде, опустив голову на край стола. Проснулся от шума. Вернулись женщины с вечера. Открылась дверь, и заходят одна за другой. Глаза блестят, оживленные, видимо много у них было там впечатлений. А одеты: шапочки у них из оленьей шкуры красивые, унты расшитые красиво. Три молодые женщины, одна девушка подросток и двое мальчишек лет по 10 -12. То ли потому, что они  набрались впечатлений на вечере, то ли потому, что у них мужчина здесь в хате, оживленно разговаривают. Я говорю:

 - Женщины, мне вот старушка разрешила ночевать у вас здесь. Я иду в Усть-Усу на освобождение-

- Аа, однако, пожалуйста. Ночуй, ночуй. Куда идешь, где живешь? –

- Живу? Я живу в Ленинграде –

- Разве? Это большой город такой, да? – А старушка вмешивается и говорит

- Это там, где царь жил, да? –

- Да, да, - я говорю – это там где царь жил. Даже в том же районе –

- Уух как! Там большие дома? –

- Да – я говорю - большие дома-

- А кто там у тебя? Жена, наверно, ждет, детки-

- Нет – я говорю – не женат я, не успел жениться. Мать ждет-

- Не ждет? Так надо ж жениться. Вот у нас невеста – показывает на эту девушку шестнадцатилетнюю. Она бедная раскраснелась, стоит  и слушает.

- Вот невесточка у нас есть. Пожалуйста, женись-

Я говорю: - Да, хороша, хороша невеста. Да уж не захочет же она со мной ехать от таких просторов в Ленинград.

– Поеду- вдруг слышим мы все. Она согласна. Что мне остается делать?

- Вот – я говорю - хорошо. Поедем, давай договариваться. Я поеду, завтра в Усть-Усу, получу паспорт. Ты только, смотри, не подводи меня. Приеду за тобой, мы поедем в Ленинград –

А про себя думаю: «Да, да. В Ленинград я поеду – не тут-то было».  Тем временем растопили буржуйку, в доме стало тепло. Я стал снимать с себя бушлат, фуфайку, шапку. Все снял. Жарко стало в доме. Одна хозяйка залезла в русскую печь, и оттуда пошел запах приятный. Мне наливают большую тарелку куриного бульона. Вернее из куропатки. Куропаток они там ловят. Они наливаю бульон, мы сидим за столом, разговариваем. Я беру свой хлеб и начинаю уплетать. Съел я свою тарелку бульона с хлебом. Насытился, вот! В это время из печи вынимают еще горшок и дают мне куропатку вареную. Но я есть уже не мог. Глаза видят, а есть уже не могу. Тогда я говорю – оставьте мне это на завтра. Я утром поем - Они тут же согласились. – Утром, так утром – и убрали это. Поели. Потом разговор был.  Всех интересовало - что такое Ленинград, что за город. Выпили чай без сахара.

В это время стали они заносить шкуры с улицы и стелить на пол.  Навалили шкур. Первой под шкуры залезла старушка. Затем детишки туда залезли, моя невеста туда же и поочередно все. Осталась одна, которая прикрутила лампу, залезла под шкуру и говорит: - Ну, а ты? Полезай к нам сюда – Я усмехнулся, и она говорит:

59:03

- Ну, не хочешь, полезай на юрцы.- Осмотрелся я. Раньше я юрцы не увидел, так-как лампа стоит на столе, вблизи нее светло, а дальше темно. Оказывается у стены под самым потолком юрцы, туда ведет лесенка. Что мне надо лучшего? Они уже легли, накрылись с головой. Я подхожу к лесенке, снимаю с себя все, поскольку в комнате жарко очень, мне еще надо лезть наверх. Залез наверх в одном белье. Все остальное оставил внизу около лестницы. Залез, а там шкур навалено. Так хорошо я улегся в шкуры, мягко.  Лег, не накрываясь ничем, и, конечно, тут же уснул. Сколько я спал не знаю, но, видимо, очень мало, потому, что я чувствовал, что меня едят, сосут.  Я не мог долго проснуться потому, что очень устал, но когда меня уже стали так кусать, что я проснулся, я понял так, что меня видимо, клопы облепили. Сунул руку под бельё, чтобы поймать особенно злого, что меня сосал. Схватил пальцами. Он у меня в пальцах как поросенок – рвется, рвется. Я его прижал и решил между ногтями раздавить. Раздавил и поднес пальцы к носу. Нет, не клоп, нет запаха клопа. Так, что же? Вши. И, как только это добежало до моего сознания, так я с юрцев вмиг прыг вниз. – Не хватало бы мне еще вшей тут набрать.- Я вниз. Снял бельё и давай вытряхивать и гладить,  и чистить. И по себе руками водить. Мне все кажется, что меня кусают. Подошел к лампе. Выкрутил фитиль и стал просматривать швы в рубашке. Потом кальсоны снял. Когда снял, почувствовал, что я мерзну. Холодно как на улице, так дальше нельзя – я простужусь. Я залез в валенки, накинул на себя бушлат, и никак не решаюсь одеть бельё. Ещё раз просмотрел, еще раз встряхнул, еще раз прогладил рукой, потому, что вши там были как поросята. Вычистил все и стал одеваться. Надел бельё, надел ватные штаны.  Одел портянки, валенки, фуфайку, потому, что холод адский внизу. Пека-то буржуйка - жарко когда топят, а дом продувает насквозь. Попытался я лечь. Голова болит – ужас, потом, что спал, но мне пришлось проснуться. Решил на скамейку лечь, но она такая узкая, что я так и так лажусь и не могу уладиться. Я сел на скамейку, опустил голову на стол и так не знаю; дремал? не спал? У меня эта ночь была мучительная. Утром раненько, чуть стало светать они стали подыматься.  Выскакивают из под шкур и сразу за печку, за буржуйку. Стало тепло. Женщины вынесли шкуры. Видят, что я лежу головой на столе, одетый и , хоть бы одна спросила как я спал ночь. Одна-то видела, как я к юрцам шел. Ни одна ничего не спросила. Вынимают из печки еду, подают мне мою куропатку. Поел, попил и, зная, что они бедно живут, отдаю им свою сечку. Думаю, что на следующем лагпункте я смогу отовариться, время-то прошло. Отдаю им.  Они были очень рады, благодарны, потому, что у них и сечки нет. Они только этих куропаток и едят. Это тоже может надоесть. Тогда я обращаюсь к женщинам и говорю:

- Мне сейчас в Усть-Усу надо. Если я пойду деревней? -  Я не буду спускаться обратно к реке, откуда я пришел, потому, что мне пришлось бы лишний километр делать – спуститься и снова по реке идти.  Я подумал, что раз со стороны Воркуты с реки есть подъем в деревню, то и с другой стороны где-то заезд есть. Значит, там и спуститься можно. Я их спрашиваю.

- Однако, да, да. Там можно спуститься –

- Там, что дорогой нужно лесом идти? –

-  Лесом, лесом  –

- До самой Усть-Усы? –

- До самой Усть-Усы, однако. Можно, можно! –

Это меня устраивает, чтобы не возвращаться обратно, спускаться к реке, идти лишнюю дорогу.       Знаю, что следующий пункт тоже не близкий. Иду по деревне, дорога накатана. Смотрю, нигде, ни одного дома такого больше нигде нет. Маленькие домики засыпаны снегом кругом. К дверям сделаны дорожки, так, чтобы можно было пройти, проехать. Около домов тоже откопано, но вокруг домов горы снега. Таким образом, эти дома ветром не продувает. Только один этот дом стоит на горе открытый всем ветрам. Но эти дома все маленькие. Кроме их труб я так и не увидел ни одного дома. Все они были в снегу, но откопаны, подход есть. Прошел деревню, никого не встретив. Вошел в лес и думаю: «Как хорошо и приятно лесом идти – ветра нет». На реке же ветер дует, то встречный, то боковой. А тут я иду и приятно лесом идти. Шел, шел, но помню, что река у меня с левой стороны и, что от реки я не имею право отлучаться далеко. Жду, когда же будет спуск к реке? Иду, иду, а спуска нет. Должен быть спуск, основное движение-то по реке, не лесом же. Иду, иду. Прошел километров, наверно, пять и тут моя дорога делает поворот на 90 градусов вправо и идет в лес, вглубь. Я  стал и думаю «Куда идти?». Идти этой дорогой, но ведь река-то слева от меня. Тут же подумал «А может быть, где-то впереди река делает поворот направо и они этой дорогой срезают лишний угол, чтобы попасть на реку? Говорили же мне женщины, что там спуск есть на реку.  Значит надо идти лесом туда, но это же вправо идти.  А вдруг это не так? А вдруг какой-нибудь сенокос у них там?».  А прямо дороги нет, но есть следы ног – кто-то ходил туда прямо. Я стал и задумался «Что делать? Куда идти?». Спросить некого. «Идти в правую сторону? С собой у меня нет ни спичек, ни топора. Если застряну на ночь, костер даже не смогу развести».  Решил пройти этими следами, маленькой тропинкой вперед. Прошел метров десять, следы кончились. Все. Но, зато я вышел на опушку. И передо мной открылась картина: Опушка, леса нет. Я стою на высокой крутой скале. Оказывается дорога шла на подъем постепенно, и я стою на высокой крутой скале. Внизу передо мной широкая-широкая река. Другой берег далеко-далеко. И, главное, что я увидел, надеясь, что река где-то делает поворот на вправо. Река делает поворот через полкилометра, но, как раз налево. Значит, той дорогой идти ни в коем случае нельзя. Теперь, стоя на этой скале, я вижу весь правый берег, которым я ходил. Вижу большой радиус, километров тридцать, а то и больше. Не может же быть, чтобы ехали так далеко, чтобы попасть на реку.  А река вот. Ясно – по этой дороге мне идти нельзя. Как же быть? Куда же идти? Впереди нет дороги, целина, да и чувствуется, что здесь где-то овраг. И, действительно, впереди овраг был, и ручеек впадал в реку. Целина, снег глубокий. «Что же делать? Куда идти? Что же мне женщины говорили, что «Можно, однако, можно». Как же, «однако», идти дальше? Пока я стоял, погода красивая, небо синее, синее, солнце вовсю светит,  вид красивый. Но, что мне делать? Вдруг слышу: гудит что-то. Чем дальше – тем громче, Мотор какой-то.  Я тут же решаю «Что тут может быть? Самолет». Очевидно, трасса Сега- север проходит здесь. Начинаю в небе искать самолет. Не вижу, а шум все ближе, ближе. Я ищу, я уже разделил небо на квадраты.  Начинаю смотреть по квадратам. Не вижу, а шум всё ближе, ближе. А мотор, вот он над головой у меня. Думаю «я так и не увижу самолет,  он и пролетит». Случайно упал мой взгляд на реку. Увидел, что это не самолет, а машина по той стороне реки идет.  Вовсю шпарит. Откуда взялась здесь машина? Идет оттуда, откуда я иду. Снег за ней в высь. Причем, идет с хорошей скоростью, значит, там хорошая дорога. Куда меня занесло? И почему я не пошел там по накатанной дороге. Значит,  дорога не дошла до деревни. Но где-то я бы попал на нее, если бы шел. По ней машины попутно идут. Машины я пять лет не видел. Что делать? Я стою на крутой скале, аж страшно смотреть. Известно, что правый берег рек текущих на север высокий, а тут еще и скала. Что делать? Ясно, что идти той прежней дорогой, по которой возят лес, бессмысленно. Вернуться в деревню? Это километров пять. Значит, я потеряю день, и придется ночевать опять в тех же условиях. Я и так измучился в эту ночь. Что же делать? Стою и думаю. На что решиться? Спросить не у кого. Я взял палку и ткнул в снег на склоне скалы. Вижу, снег тут не очень глубокий. Место открытое и снег видимо сдувает. Я поставил ногу и, снег не дошел мне до колена. Вторую ногу поставил, и пошел елочкой по этой скале. Не прямо вниз, а елочкой. Смотрю, что я не скольжу, снег помогает держаться, я в валенках. Пошел вниз, и дальше елочкой вниз. Смотрю, ничего страшного  я не падаю, я не лечу. Так я стал спускаться елочкой, опираясь на палку. Ничего не скользит,  и я стою твердо. Стал спускаться, спускаться, спускаться. Наконец я очутился у реки. Очутился у реки и попал в капкан, попал в ловушку. Дело в том, что, обрадовавшись легкому спуску, я сразу же сделал несколько шагов по реке, по целине и нога моя ушла в снег по самое некуда.  Поставил вторую ногу, и она ушла вглубь. С большим усилием, с большим трудом я стал вытаскивать ногу из глубокого снега. Сделал еще один шаг, еще один шаг, и увидел, что это дело бесполезное. Я устал, вспотел, и сел в снегу у самой скалы. Положение было, на первый взгляд, отчаянное. Подняться наверх? Не так просто, скала крутая. Одно дело вниз спуститься. Это оказалось просто,  я это сделал. Но подниматься на такую высоту – это трудная задача. Да, к тому же, смысл какой? Подняться, возвратиться опять в деревню сделав пять-шесть километров, и ночевать в тех же условиях что и прошлую ночь, со вшами? А потом опять спускаться вниз к реке и идти снова. Это значит, потратить силы и здоровье. Идти вперед по реке невозможно, опасно. Я не смогу перейти эту реку даже за целый день и ночь. Так трудно было вытаскивать ногу в валенке, в ватных брюках из глубокого снега. Я мог не дойти до середины реки к ночи. На реке сильный ветер, а мартовские утренники такие холодные, морозные, что я бы замерз там. Это мне совсем не улыбалось – идти освобождаться, и замерзнуть где-нибудь посередине реки. А это очень просто было бы. Я уж не говорю о том, что в северных реках часто бывают промоины. То есть когда вода прибывает откуда-то с гор, река поднимается и промывает лед. Это место видно сразу, пар идет оттуда. Снег протаивает и видна открытая вода. Но потом вода начинает спадать. Мороз схватывает воду тонким слоем льда, но туту перемена погоды. Снег пошел, засыпает лед и, пожалуйста. Такое у меня уже было, правда, не здесь, а на реке Амур. Тогда мы вместе с почтовым извозчиком утопили лошадь.

75:35 Лошадь попала в прорубь, оглобли задержались на льду и сани тоже задержались, а лошадь, как раз попала в промоину. Мы еле выскочили из саней. Пришлось обрубить оглобли, и лошадь пошла ко дну. Это меня несколько пугало; здесь это частое явление – промоины. Но это я быстро выбросил из головы. Неужели я такой несчастливый, что именно на этом пути должна быть промоина. Я посчитал это маловероятным. Но как двигаться в такую даль – километра три, из сил выбьюсь сразу же. Я сел и стал размышлять, что делать? Вверх подняться или вперед идти. Голова стала болеть. К какому-то выводу я придти не мог, решения принять не мог и поэтому сильно ослаб. Просидев так несколько минут, я дал себе приказ: «Успокоиться Леня, не то бывало. Выбрось все из головы. Не думай ни о чем, сиди, отдыхай!» Я посидел несколько минут, немного успокоился и стал хладнокровней думать: «Что делать? Помощи ждать неоткуда. Были бы у меня лыжи какие-нибудь, вопрос был бы решен. Но кто мне их даст, кто мне их предоставит? » Тут я решил: прежде всего, надо сбросить бушлат с себя. Так будет легче. Буду ли я пониматься вверх по скале, пойду ли по реке, все равно, бушлат мне мешает – жарко. Я сбросил лямки мешка, бушлат и попытался укрепить бушлат на мешке. Мешок не большой, в мешок его положить не удалось. Лямки были так рассчитаны, что только на плечи и никак я не мог бушлат укрепить. От злости, от нетерпения я бросил бушлат на снег; «Такое пустяковое дело и то не удается мне». Опять сижу. Сижу, успокоился, и, вдруг, осенила мысль. Я увидел бушлат, расстеленный на снегу. «Нельзя ли его использовать?» Я взял бушлат, бросил его вперед, палкой разровнял, палку положил поперек бушлата с краю и стал вытаскивать ногу. Трудно, тяжело, но вытащил и поставил ногу на палку. Стал вытаскивать вторую ногу. Бушлат осел, но нога не в снегу и легче вытаскивать вторую ногу. Вытащил вторую и стал обеими ногами на палку. Бушлат еще глубже вдавился в снег, но, опять же, ноги свободны. Тут я сделал большой шаг по бушлату без палки. Бушлат скрутился, вдавился в снег, но, все же лучше чем когда валенком в снег ступаешь. Следующий третий шаг я уже сделал в целину, в снег прямо. Подтянул бушлат, опять раскинул его вперед, опять положил палку, и снова повторил ту же операцию. Снова стал на палку, вытащил вторую ногу, и стал продвигаться. Вперед я не смотрел, потому, что такая даль – страшно становилось. Но и назад не смотрел, а продолжал свое дело, передвижение. Благодаря тому, что бушлат я с себя снял, мне ловчее стало, движения легче стали. Я стал передвигаться так – два шага на бушлате, один шаг в глубокий снег. Тут мне в голову пришла идея: « Зачем я кладу палку поперек? А если класть ее вдоль?» Так и сделал. Положил вдоль бушлата. Стал вытаскивать ногу. Поставил ее на палку. Стал вытаскивать вторую ногу. Вытащил и поставил ее рядом и боком стал передвигаться по палке до конца бушлата.  Таким образом, я выгадывал еще один шаг. Два шага получались по бушлату, - следующий в снег. Это меня так увлекло, что когда я поднял голову и посмотрел назад, я увидел, что от скалы я уже изрядно отошел. Это помогло мне окончательно избавиться от колебаний: «вперед или назад?» Я решил твердо, что на скалу обратно я уже не пойду. А тут еще, как бы в помощь мне, опять понеслась машина по тому берегу. И навстречу ей машина. Это показывало, что машины здесь не случайные, а курсируют. Это придало мне еще больше сил, и я ускорил свое продвижение, стал все больше отдаляться от скалы. Но на тот берег я все же не смотрел – страшно. Страшно много пути еще оставалось впереди. Наконец, передвигаясь так, я вдруг неожиданно очутился на кромке дороги. Не ожидал, что она так близко окажется. В чем же дело? Я был так обрадован, сел на дороге. Что же меня так обмануло? Оказалось, что правый берег скалистый и лес стоит прямо у реки. Левый берег отлогий и лес стоит далеко от берега, а я мерил расстояние до леса. А тут же коса у него большая. К тому же, дорога проложенная людьми по льду идет не по самому краю реки, у берега, а поближе к центру, с тем, чтобы крепче лед держал. Да и сама дорога имела ширину какую-то, машины разъезжались встречные. Таким образом, дорога оказалась значительно ближе, чем мне это вначале казалось. Я вдруг очутился у цели. 

           Сижу, радуюсь. Как назло, машин нет и нет. То они ходили, дразнили меня, призывали, а когда я дошел до цели - машин нет. Ну это не важно. Главное, что я на дороге. Главное, что я могу идти теперь по дороге, что не собьюсь с пути и попаду когда-то на станок. Так сидя, я почувствовал, что пронизывающий ветер меня насквозь продувает. Я вспотел, а тут на реке такой ветер. Я испугался. Не заболеть бы, не простудиться. Надел бушлат, шапку, поднял воротник бушлата.  Машин нет - как нет. Пошел по реке. Пошел туда, где река делает поворот налево. Это было примерно чуть больше полукилометра. Ветер был попутный. Легко и весело я пошел по хорошо укатанной дороге. Дойдя до поворота, посмотрел направо и действительно убедился, что если бы я пошел правым берегом, то впереди, как раз ров. То есть  речка какая-то впадала в большую реку. Чем объяснить, что санный путь уходил в лес  я до сих пор понять не могу, поскольку выхода на реку не было. Я видел радиус правого берега километров на двадцать вперед. Такой широкий поворот. Значит, я правильно поступил, что минул это. Пошел по реке. Как назло машин нет. Прошел еще некоторое расстояние. Ветер уже стал дуть сбоку, мешал идти.            Вдруг я услышал шум мотора. Посмотрел вперед – нет машины.  Значит, сзади - попутная будет. Тут из-за поворота выскакивает грузовая машина и летит. Я стал. Машина доехала до меня. Шофер открывает кабину – «Лезь!». Я залез в кабину и обращаюсь к нему – Откуда ты тут взялся? Откуда машина? –

Он на меня смотрит как на сумасшедшего и говорит – А ты откуда взялся? Я ехал туда по дороге, тебя не видел. Откуда ты попал сюда? –

Я рассказываю, что я с того берега, со скалы спускался, по грудь в снегу.

- А, так это ты – говорит – там был? Я проезжал, думал: «Как туда этот человек попал, что он там делает?» Правда, - говорит – я думал, что это местный, зырянин. Думал, что он на лыжах там. Потом еду и вижу какие-то следы в снегу непонятные, как будто прыгал кто. – Ну, я ему объяснил, что я с Инты иду, иду в Усть-Усу.  Он мне, в свою очередь, рассказал, что он работает на строительстве дороги до Воркуты. На этой дороге я в свое время бурил. Ручное бурение по реке – вариант проходки реки Усть-Усы под строительство моста. Не знаю, тот ли вариант был принят или другой, но знали, что дорога строится. То, что она дошла сюда, так близко, этого я не думал.      – Так как по лесу – говорит он – автотранспорту трудно проходить. Там только одна просека, то летом по реке перемещают грузы. Зимой, поскольку река стала хорошо – без торосов, гладко – устроили дорогу по льду. Лучше чем летом получалось. Они возили грузы: шпалы, инструмент и забрасывали к просеке дальше, туда, где дорога еще будет прокладываться.

- Твое – говорит - счастье, что ты меня застал. Я – говорит – последний. Больше рейсов туда уже не будет. День уже шел к концу, темнеть стало.